Сформулировать идею автора, по Вашему мнению, и дать ей свою субъективную оценку.

Убедителен ли рассказ и всё, что было затронуто в нём.

Здесь можно выразить Ваше общее читательское впечатление; отметить то, что особенно запомнилось; оценить атмосферность, новизну.

Он сидел на покрытом травой холмике и смотрел вдаль, туда, где перекатывал волны Английский канал1. Ветер вырвал прядку седых волос из-под головного платка и игрался с ней, как радостный щенок с деревянной куклой. Старый моряк (а кто ещё это мог быть?) пошевелился и обвёл взглядом окрест. Серые валы Ла-Манша ударяли в меловые обрывы побережья, и, казалось, неведомым колдовством поднимались выше, превращаясь в столь же серые волны травы, и, катились дальше. Весеннее солнце, яркое, но ещё не слишком тёплое, выжигало синеву неба до пепельного цвета. Так что моряку чудилось, что он один среди серости земли, воды и неба. Тяжело вздохнув, он полез за ворот. Немного покопавшись, вытащил на свет и снял с шеи почерневшую от времени и соли цепочку, на которой висел невзрачный серовато-зелёный камешек. На мгновение сжав его в кулаке, моряк разжал ладонь и придирчиво оглядел. Ковырнул ногтем едва заметную трещинку в грубой серебряной оправе и снова вздохнул.
- А ты всё такой же, да? – хрипло заговорил он, продолжая смотреть на ладонь, – как и в тот день, когда она подарила тебя мне. Ты же помнишь?
Старик прикрыл глаза, собираясь с мыслями, и снова заговорил.
- Я тогда был совсем ещё молодой. Помогал нашему лесничему, но хотел уйти в море, стать моряком… Многие тогда этого хотели. Мы поехали с возами древесины на ярмарку в Ромни2, тогда как раз чинили дамбу и можно было хорошо расторговаться. День был удачный и мастер Хендрик дал мне несколько монет, велел развлечься, ведь завтра предстояло возвращаться назад в порт Рай. Я и пошёл. В таверне было шумно, ярмарка привлекла разный народ. Тогда я и увидел её. Местную, дочь кузнеца. Она разносила нам кружки с элем и блюда с мясом. В полутёмном, забитом людьми зале трактира, она сияла как новенькая монета в грязи. Пепельные, как сумерки, волосы, только подчёркивали её бледное лицо, на котором горели чудесные зелёные глаза. И когда наши взгляды встретились, я окаменел. Не помню, сколько я сидел там, баюкая свою кружку и боясь моргнуть, чтобы она не исчезла, растворившись, словно призрак. Не знаю, что я хотел сделать. Может, просто досидел бы до конца и ушёл. А может, попробовал бы заговорить с ней. Не знаю. Всё решилось само собой. Мой сосед, рыжий дровосек-йоркширец крикнул ей: « Эй, девка! Я хочу проводить тебя домой. Я мастер-дровосек и не потерплю отказа!»
- Не слишком торопись, рыжий. – Это сказал сидящий неподалёку огромный парень, видимо фермер. – Она наша местная, и если уйдёт с кем-то, то из нашего края.
Тут уж я не выдержал. Ноги сами подняли меня со стула.
- Вы, неотёсанные мужланы! Побольше уважения к даме!
Старик на мгновение замолчал, стараясь поудобнее сесть. И усмехнулся сам себе.
- Да уж. Видимо, перечитал я историй о рыцарях, что давал мне наш пастор. Даже не думал, что я могу так говорить. А ведь надо было не разговаривать… Я даже не понял, кто из них меня ударил. Очнулся в полутёмной комнатушке, на узкой кровати. Она сидела в ногах и вышивала полотенце. Некоторое время я лежал, ничего не понимая, но тут она повернула ко мне голову.
- Пришёл в себя? Скоро будем ужинать. Отец разрешил тебе остаться сегодня на ночь у нас. Будешь нашим гостем, сэр рыцарь. – Она слегка улыбнулась.
Я замер, когда увидел её глаза, но когда я услышал её голос… Глубокий, несколько низковатый, с лёгкой хрипотцой, но удивительно нежный. Он словно обволакивал меня, заставляя сердце стучать с перебоями.
- Как?.. Что?.. – я не смог выдавить из себя ничего связного. Мои слова, мне самому казались хриплым карканьем.
Она засмеялась. Дьявол, я сам засмеялся бы на её месте, но в тот момент… Меня словно резанули прямо по обнажённому сердцу. Она, видимо, что-то уловила и оборвала смех.
- Тебя так быстро оглушили, что, наверное, ничего не помнишь. Ты вступился за меня в таверне. Будь ты местным, знал бы, что это не нужно. Трактирщик Джон ещё никогда не позволял пьяным дуракам мешать его работе. Ты пострадал меньше всех. Видел бы ты рыжего…
Она снова засмеялась и, на этот раз, я засмеялся вместе с ней. Очень уж легко стало на душе. Она встала и, собрав своё рукоделие, пошла к двери.
- Поднимайся, умойся – во дворе есть кадушка с водой, и приходи в залу. Ужин уже готов.
Она уже почти вышла, когда я выкрикнул ей вслед, то о чём даже не думал:
« Будь моей женой!»
Она обернулась и пристально посмотрела мне в глаза. Я осел в кровати, не понимая, что заставило меня сделать это.
- Хорошо, - после некоторого молчания она сказала самые невероятные слова, которые я слышал в своей жизни. – Я стану твоей женой. И да, меня зовут Марта.
Она вновь отвернулась и вышла. Я сидел в кровати, ошеломлённый и растерянный.
А когда, через несколько дней, мы уезжали назад в Порт Рай уже вместе, она и подарила мне тебя. Я удивился, ведь ты просто камень.
- Что это? Камень?
- Конечно. Просто камень. Но, что ты слышал о женщинах с Ромнинских болот?
Они… - Я несколько смутился, но её взгляд повелевал, и я не смог не ответить. – Я слышал, они тут все колдуньи.
- Почти верно. – Она ободряюще улыбнулась мне, и я понял, что Марта не обижается. – Не колдуньи, конечно. Но в наших краях издавна дружили с Народом с Холмов3. И мы храним эту дружбу. Этот камень – он будет оберегать тебя, ведь я чувствую, что ты недолго пробудешь у семейного очага.
** ** ** ** **

Старик вновь устремил взгляд на волны. Некоторое время он сидел, не шевелясь, погруженный в свои мысли.
- Не знаю, была ли она колдуньей, или водилась с Маленьким народом, но Марта всегда знала наперёд… Через несколько месяцев, я наконец попал на корабль. И не к какому-нибудь купцу, а к Фрэнки. Тогда он был ещё молодой сорванец, и никто, кроме него самого, не знал, что потом его будут звать сэром Френсисом, Френсисом Дрейком4. Мы тогда помогали голландцам. Испанцы больно лютовали на их землях, жгли на кострах всех, кто не католик, и многие бежали. Наши лодочки перевозили их в Англию. Мы не могли драться с галеонами, но, к счастью, там множество мелей, куда тяжёлые корабли боялись сунуться, а мы свободно плавали. Фрэнки всегда лез в самое пекло и, однажды, нашу посудину загнали на мели три галеры испанцев. Все остальные наши судёнышки разлетелись как вороны от пугала, и мы остались с испанцами одни. Одна лодчонка против трёх галер. Ну, и пришлось же нам побегать… Но никто не знал эти места так, как Фрэнки. Две галеры он посадил на мель, а на третью мы полезли в абордаж. Голландцы вместе с нами – а куда им было деваться? У нас ножи и топоры, у испанцев – мушкеты. Первый же залп залил нашу палубу кровью. Но, пока они перезаряжались, мы залезли на галеру. Второй залп был менее слаженный, и погибло не так уж много наших. В дыму и свалке мушкеты уже не могли помочь испанцам. Как мы их резали! Тогда ты и спас меня в первый раз. Испанец ударил своим кортиком мне в сердце, но в кармане, в коробочке лежал ты. И лезвие, скользнув по тебе, лишь оцарапало мне кожу. А моему топору его шляпа нисколько не помешала. Возвращались мы домой на галере.
Пришли, а в порту нас встречают как воскресших. Те, кто был на других лодках, вернулись и рассказали, как было дело. Никто не верил, что можно уйти сразу от трёх галер. Даже отпевать нас уже готовились. А мы тут как тут, живые, да ещё и с трофеем. Ох, тогда я впервые увидел, как восхваляют Фрэнки. Вернулся я тогда домой, а Марта стоит как изваяние. До неё тоже дошли слухи о нашей погибели. Я хвастаюсь, болтаю, а она не двигается. Лишь в конце моего рассказа, всхлипнула, обняла меня, крепко-крепко, не вру. Кости аж затрещали. Обняла так и стоит. Только тогда я и заметил, что прядь её волос стала совсем седой.
- Спас меня твой камень, - говорю ей. – Недаром ты мне его давала, кудесница.
Тут она словно ожила, бросилась хлопотать по дому, накормила меня вкусно. А я, наутро, пошёл к нашему кузнецу и сделал тебе эту оправу. И на шею на цепочке одел. Чтобы не потерять. Марте больше ничего не сказал. Продолжили мы наше дело. А вскоре Фрэнки ушёл в дальнее плаванье, к Америке. Я стал владельцем небольшого судёнышка и возил товары между Раем и Булонью. Несколько раз нас брали на абордаж пираты, но камешек или опыт, полученный с Фрэнки мне помогали, каждый раз мы отбивались. А вскоре, я получил прозвище шкипер Счастливчик, и пираты от меня отстали. Марта всегда ждала меня, спокойная и молчаливая. Я привозил ей лучшие ткани из Франции, и не было в Порт Рае более красивой и нарядной женщины. Так шли годы. Схоронили мы её отца и моих родителей, и остались одни на этом свете.
Новости о Фрэнки приходили одна невероятнее другой. В Канале снова стало неспокойно. Было ясно, что вскоре, что-нибудь случится. Мы с Мартой переехали в Дувр, у меня уже было несколько кораблей и золотая цепь члена городского совета. Я снял тебя с шеи и положил снова в кармашек на груди. В море я теперь выходил редко, и Марта была счастлива.
Но тут, вернулся Фрэнки. Правда, теперь он стал сэром Френсисом, но старых знакомых всё равно узнавал и поднёс мне золотую чашу, из дальних стран. Из Картахены, как он сказал. И ещё кое-что он мне сказал.
- Готовься к бою, старый конь, готовься к бою. Испанцы слишком долго терпели. Королева Бет5 не сможет слишком долго удерживать поводок Филиппа6 своей атласной туфелькой.
И я стал снаряжать свой самый большой корабль. Ставил пушки, делал запасы, подбирал команду из лихих, да смелых. И Фрэнки не ошибся. В Канал вошла Армада7. Я попрощался с Мартой, созвал своих ребят и мы вышли вместе с флотом.
Это была славная охота! Испанцы шли строем, их мощные, высокобортные галеоны не давали нам шанса приблизиться. Но нам и не нужно было это делать. Мы расстреливали их издалека, наскакивая то тут, то там. Хорошо, что Англия была рядом. Наши купцы подвозили нам ядра, еду, парусину. Мы чинились и грузились прямо в море и снова бросались в погоню. Но долгое время ничего не удавалось сделать. Лишь два корабля испанцев вышли из строя и были захвачены Фрэнки и Хокинсом8. Мы уже с трудом держались на ногах. К счастью, испанцы встали на якорь. Наши послали брандеры, испанцы принялись рубить якорные канаты и, наконец, их строй развалился. Тут то и началась настоящая свалка. У испанцев кончались припасы, их огонь был редким, но… Но моему кораблику хватило. Мы попали под бортовые залпы пары галеонов. Корабль начал тонуть и я с командой оказался в воде. Подобрать нас никто не мог, вокруг шёл бой, дым от горящих кораблей и от залпов орудий застилал всё вокруг. Не уверен, что нас кто-то видел. Вода в Ла-Манше, пусть и летом, не самая тёплая. К вечеру мы начали думать о смерти. Держась за доску, я с тоской поглядел в сторону Англии. Вспомнил о Марте. И полез в кармашек за тобой. Когда ты оказался в моих окоченевших пальцах, по ладони разлилось тепло. Взгляд мой просветлел, и я увидел идущий мимо корабль. Стал звать. Там услышали мой крик, и повернули к нам. Дьявол! Как же я испугался! На его гроте, под самым реем, цвело багровое пятно. Я знал, чей это корабль! Он был захвачен здесь, в Канале, и юнга из его прежней команды залез на рей, пытаясь спастись. Его пристрелили прямо наверху, он долго висел на рее, и его кровь вытекала из ран, окрасив верхнюю часть грота. Это был корабль Грейн О’Мэлли9, ведьмы из Рокфлита, ирландской пиратки. Но, удача была на нашей стороне. В этот день Грейн сражалась вместе с нашим флотом. Даже потопила галеон Педро де Мендосы. Так что домой я вернулся на корабле, на котором в другое время мог найти только смерть. Снова, как и давным-давно, Марта обняла меня и стояла так долго-долго. Соседи сказали потом, что когда наш флот, сражаясь, ушёл за Армадой, она не ела больше недели, пока я не вернулся. Я отнёс её в кровать. Она была лёгкая как пушинка и такая же бледная. Я сидел у её изголовья и рассказывал о бое, о Грейн, о Фрэнки. Она лишь молча смотрела на меня, с какой-то непонятной мне жадностью во взгляде, и теребила кончик одеяла своими тонкими пальцами.
** ** ** ** **

- Несколько лет прошло с тех пор. Мы жили мирно и тихо. Марта постепенно слабела и все реже выходила из дома. Сумрачно стало в нашем жилище и… и я сбегал. Да, думаю, так и было. Я проводил много времени в совете, на пристани, в трактирах. А Марта оставалась одна в пустом доме. Детей у нас не было, и лишь старая наша служанка проводила с ней дни. Какой дурак! Так глупец, держа в руке горсть золотого песка, выбрасывает его в придорожную канаву, не зная его ценности. Мне присвоили титул «Заботника города», а о своей Марте я забывал. Лишь одно облегчает мою душу. Умерла она у меня на руках. Словно вижу сейчас, как её угасающий взгляд нашёл мои глаза. Как вспыхнули её зелёные глаза, как засветились лаской и счастьем. Сразу вспомнил тот, самый первый, взгляд в темной таверне. Будто и не проходили эти годы.
- Я люблю тебя, - сглатывая неожиданно возникший в горле комок, сказал я.
Не знаю, услышала ли… Так и замерла, глядя на меня. Но жизнь ушла из её взгляда. А я держал её на руках и плакал. Всё, что я не дал ей за эти годы, её ожидание, её терпеливую и молчаливую верность – всё это я оплакивал, оставшись один.
А теперь я вернулся сюда, туда, где начался мой путь и сижу, разговаривая с тобой, куском камня. Глупо! Зачем ты мне, если её больше нет? От чего ты меня бережёшь? Для кого?
Моряк размахнулся и швырнул камешек с обрыва. Сверкнув прощальным жёлтым отблеском, тот погрузился в серую воду. А когда, в глубине, он коснулся дна, сердце старика дрогнуло. Его нашли на следующее утро играющие дети. Он сидел, по-прежнему прямой, и взгляд его недвижных глаз был устремлён в море.
** ** ** ** **

Акияма-сенсей отложила рукопись, которую читала и посмотрела на свою слушательницу.
- Мидзуки, ты спрашивала, что значат слова «странный» и «странность». Ты поняла? Можно ли назвать отношения Марты и её мужа странными? Был ли подаренный ею камешек странностью? Что скажешь? Сможешь теперь дать определение? Подумай…




Примечания:
1. Ла-Ма́нш или Английский канал (фр. la Manche, англ. the English Channel — пролив между побережьем Франции и островом Великобритания. Под проливом с 1994 года проходит третий в мире по длине железнодорожный тоннель — Евротоннель. Вместе с Па-де-Кале соединяет Северное море с Атлантическим океаном. Длина 578 км, ширина на западе 250 км, на востоке 32 км, наименьшая глубина на фарватере 23,5 м. Под Па-де-Кале (Дуврский пролив, Dover Strait), который считается частью пролива Ла-Манш, между Дувром и Кале сооружен тоннель (общая длина 52,5 км, в том числе 38 км под дном пролива). Основные порты: Портсмут, Саутгемптон, Гавр, Шербур. Крупнейшие острова пролива: Остров Уайт у берегов Великобритании и Нормандские острова у берегов Франции.
2. Ромни – небольшой город в Англии, Кент.
3. Народ с Холмов, Маленький народец, Фейри – обобщённое наименование волшебных существ, жителей страны Феерия. Зачастую используется как эвфемизм, когда называть их истинное имя не желательно (то есть почти всегда).
4. Сэр Фрэнсис Дрейк(англ. Francis Drake; около 1540 — 28 января 1596) — английский мореплаватель, корсар, вице-адмирал (1588). Первый англичанин, совершивший кругосветное плавание (в 1577—1580 гг.). Активный участник разгрома испанского флота (Непобедимой Армады) в Гравелинском сражении (1588): благодаря умелым действиям Дрейка англичанам удалось получить преимущество над превосходящими огневой мощью силами противника.
5. Елизаве́та I (7 сентября 1533 — 24 марта 1603), Добрая королева Бесс, Королева-дева — королева Англии и королева Ирландии с 17 ноября 1558, последняя из династии Тюдоров. Младшая дочь короля Англии Генриха VIII и его второй жены Анны Болейн. Время правления Елизаветы иногда называют «золотым веком Англии» в связи с расцветом культуры (т. н. «елизаветинцы»: Шекспир, Марлоу, Бэкон и др.) и с возросшим значением Англии на мировой арене (разгром Непобедимой Армады, Дрейк, Рейли, Ост-Индская компания).
6. Филипп II (исп. Felipe II, 21 мая 1527 — 13 сентября 1598) — король Испании из династии Габсбургов[1]. Сын и наследник императора Священной Римской империи Карла V (он же король Кастилии и Арагона Карл (Карлос) I), Филипп с 1554 года был королём Неаполя и Сицилии, а с 1556 года, после отказа своего отца от престола стал королём Испании, герцогом Нидерландов и обладателем всех заморских владений Испании (см. Испанская империя). В 1580 году присоединил также Португалию и стал её королём (как Филипп I, порт. Filipe I).
7. Непобедимая армада (исп. Armada Invencible) или Великая и славнейшая армада (исп. Grande y Felicísima Armada) — крупный военный флот (около 130 кораблей), собранный Испанией в 1586−1588 годах для вторжения в Англию во время англо-испанской войны (1585−1604). Поход Армады состоялся в мае-сентябре 1588 года под командованием Алонсо Переса де Гусмана, герцога Медина-Сидония. Непобедимая армада была потрёпана англо-голландским флотом из лёгких и манёвренных кораблей, которым командовал Чарльз Говард, в серии боёв, завершившихся Гравелинским сражением. В них отличились «пираты Елизаветы», самый известный из которых — Фрэнсис Дрейк. Сражения длились 2 недели. Армада не сумела перегруппироваться и ушла к северу, отказавшись от вторжения, причём английский флот следовал за ней на некотором отдалении, идя вдоль восточного побережья Англии. Возвращение в Испанию было трудным: Армада пошла через северную Атлантику, вдоль западного побережья Ирландии. В результате сильных штормов многие суда были выброшены на северное и западное побережье этого острова. В ходе экспедиции было потеряно более 60 кораблей (причём только 7 из них — боевые потери).
8. Сэр Джон Хокинс (англ. John Hawkins или John Hawkyns), (Плимут, 1532 — Вест-Индия (в море) 12 ноября 1595) — английский моряк, кораблестроитель, адмирал, талантливый организатор, коммерсант, работорговец, пират. За отвагу в битве с Непобедимой армадой пожалован в рыцарство (1588). Потомственный дворянин. Сын сэра Уильяма Хокинса и Джоан Трелони. По материнской линии восходит к Элеоноре Ланкастерской. Отец Джона Уильям был доверенным лицом Генриха VIII и одним из выдающихся капитанов Англии.
9. Грануаль («Лысая Грайне»)[1], также известная как Грайне, Грания и Грейс О`Мэлли (англ. Grace O'Malley, около 1530 — около 1603) — «королева пиратов», «предводительница морских разбойников», «ведьма из Рокфлита».

Сформулировать идею автора, по Вашему мнению, и дать ей свою субъективную оценку.

Убедителен ли рассказ и всё, что было затронуто в нём.

Здесь можно выразить Ваше общее читательское впечатление; отметить то, что особенно запомнилось; оценить атмосферность, новизну.

Двадцать четыре капли…

В тот вечер Госпожа возвращалась домой в превосходном настроении – очевидно, ее новый сексуальный партнер был не просто хорош, а исключительно умел в искусстве обольщения – так что полуорганический разум Гнезда, едва уловив в воздухе частицы знакомых феромонов, тут же сменил стандартное дневное освещение на уютно-красноватое, словно бы просвечивающее сквозь толстую скорлупу яйца, после чего послал в теплую подстилку Летуньи серию легких электрических зарядов: вставай, вставай!..

Двадцать три.


– Йи-и-их, глупыш-шка, вот ты где! – кажется, ее хозяйка уже даже стоять ровно не могла, и ее массивные бедра крупно дрожали – «сласть» уже успела превратиться в подсохшую корку на ее чешуе, но количества, просочившегося сквозь кожу, было достаточно, чтобы опьянить весь город! – Йи-и-и-и-их, моя крас-савица… – после чего ее пальцы с аккуратно (можно даже сказать, интимно) затупленными когтями опустились на голову Летуньи, небрежно почесав ей чувствительное основание шеи.

Двадцать две.


– Х-хорош-ш, хорош-ш-ш, – от повышенного содержания афродизиаков в крови и без того не тусклая искра, пусть даже едва различимая под толстой кожей на шее Госпожи, пульсировала сочным алым, пока она томно облизывала губы раздвоенным языком, будто смакуя вкус безымянного самца, в качестве примирительного подарка отданного ей одной из сестер, – Даже слиш-ш-шком хорош-ш-ш! – и, издав нечто вроде сдержанного бульканья, она подхватила хрупкую питомцу на руки и двинулась в сторону купален, дабы привести себя в порядок.

Летунья и не думала возражать.

Двадцать одна.


– А-а-ах, – спустя почти полтора цикла Оршанна Танцующая-при-лунах наконец-то смыла с себя все следы прошедшей вечеринки, вернув мысли в более привычное русло, и пока Гнездо бережно подсушивало ее кожу, готовя к намасливанию – на этот раз безо всяких добавок! – сама громадная ссар’а без лишней деликатности вспоминала все подробности праздника, уже прикидывая, как бы извлечь из всего этого наибольшую выгоду. Пока что ее положение Старшей было незыблемо – позор Хашширы, распластавшейся перед сестрой кверху брюхом, еще нескоро забудут даже самые легкомысленные из сестер – но амбиции младших нельзя было недооценивать: забудешься на мгновение, дашь слабину – и тебя проглотят целиком, как жирного шшу, после чего брезгливо выплюнут комок из непереварившихся чешуи и костей…

Двадцать.

…так что, пожалуй, этого самца все же придется отослать. Жаль, конечно – он действительно хорош, а от вида его превосходно развитых шпор и в меру упитанного подхвостья даже у Оршанны, в последний раз сношавшейся в позапрошлом сезоне, зачесались гребни на спине – но все же сейчас явно не время для бурных страстей… вдобавок, кто знает, не отдала ли Хашшира ему напоследок какие-нибудь указания? Это, конечно, всего лишь самец, и за годы планомерного разведения его порода уже давно превратилась в сборище сексуально озабоченных оплодотворителей, готовых к спариванию по первому приказу – но недооценивать их возможности явно не стоило.

Девятнадцать.


Ибо, как бы ни был он хорош на ложе, верность его никогда не будет принадлежать другой, а кольцо-удавка на шее – лишь символ положения, но никак не гарантия полной лояльности. Затяни поводок потуже, и это гибкое мускулистое тело забьется в конвульсиях, захрипит, плюясь пеной, в отчаянном бесстыдстве раскрывая бедренные поры и насыщая воздух душным, щиплющим ноздри ароматом – но, едва пройдет угар страстей, ничто не помешает этому искусному любовнику, еще недавно бархатисто вылизывавшему спину новой хозяйки, выскользнуть из-под опеки и помчаться к своей настоящей госпоже, точно охотничий зверь, разыскавший дичь посреди сонного болота… или, если говорить начистоту, исполнительный птенец, жаждущий, чтобы его благодарно погладила по головке обычно равнодушная мать.

Восемнадцать.


Наследие дикого прошлого, вбитое в самую суть их организмов: пусть это уже не беззаветная преданность первому увиденному после вылупления взрослому, но даже века цивилизации не сумели до конца вытравить эту болезненную привязанность, напоминающую неутолимый голод. Самцам, от природы менее развитым в умственном отношении, противостоять этому чувству было особенно нелегко, и именно поэтому, несмотря на царивший в матриархальном обществе промискуитет, каждая из матриархов – от Старшей до последней из ее сестер – предпочитала лично заниматься разведением самцов своей породы, вводя свежие линии исключительно для обновления коллекции. Спаривание же с чужим самцом – как бы хорош он ни был – всегда носило легкий оттенок риска, что, с одной стороны, прибавляло остроты сексу, но с другой…

Семнадцать.


– А-а-а-аш-ш, – и, сладко выпустив между стиснутых челюстей кончик языка, Оршанна вытянулась на своем ложе, пока тонкие пальчики осторожно смазывали маслом ее шкуру, не пропуская ни малейшего участка. Все же, как ни посмотри, а ссар’иши, «малютки», были на удивление полезны для таких вот деликатных работ: их малый размер позволял быть на удивление аккуратными, поистине смешной вес – невесомыми, а огромные крылья, сейчас сложенные в особый кармашек на спине, не давали толком развиться всей остальной мускулатуре, так что, даже если бы Летунья – над именем для питомицы Оршанна долго не думала – и вздумала бы выкинуть что-то, одного движения хвоста хватило бы, чтобы пришлепнуть наглую мелочь, будто насекомое!

Шестнадцать.

Хотя, пожалуй, это слишком… по-варварски. Ведь достаточно протянуть руку и нащупать у себя на груди, в складках налитой кровью шкуры, вычурно-красивый флакончик, намертво запечатанный и до краев наполненный питательной смесью, в которой, точно крохотная рыбка, плавала капля застывшего света, изысканнейшая из всех возможных драгоценностей.

Пятнадцать.


И поводок, и намордник, и клеймо собственности, ни на полчешуйки не испортившее замысловатую серебристо-серую вязь, оплетающую хрупкую Летунью с головы до хвоста – Оршанна улыбается расслабленным оскалом черных губ, слегка встряхивая флакончик.

Четырнадцать.


Камень души.

Тринадцать.


…и Наара непроизвольно вздрагивает всем своим тельцем – но спустя долю мгновения уже продолжает растирать шкуру Госпожи, почти не слыша раздавшегося в замершем воздухе шипящего смешка.

Двенадцать.

Впрочем, она уже привыкла. Семнадцать витков… неужели уже почти восемнадцать, целых три полных года? С тех пор, как ее поймали, время словно перестало течь, как обычно: когда ей казалось, что она вот-вот умрет, звезды ползли по небесам ужасающе медленно, точно разленившиеся черви по нагретому камню, хотя на самом деле она провела в той клетке всего полтора витка… разве что по их окончании чувствовала себя немногим лучше мертвой.

Одиннадцать.


Желание летать – во что бы то ни было подняться в воздух, расправить крылья, ощутить под собой скольжение воздушных потоков – для хааси-та, «небесного народа», было сродни неизбывной страсти, естественной потребности, еще более жестокой, чем жажда или голод, поэтому к тому времени, как Госпожа выкупила ее у прежнего владельца, Наара уже была на грани безумия, вот-вот готовая провалиться в бездну внутреннего кошмара.

Десять.


Летать. Летать. Летать! Она повторяла только это, снова и снова, пока крылья, избитые в кровь о прутья клетки, судорожно трепетали, то и дело порываясь совершить очередной бесполезный взмах. Разум заволокла мутная тьма, отрезающая все видимое, слышимое, чувствуемое – и заставлявшая неудержимое Сердце пульсировать еще чаще, еще болезненнее, отчего измученная до глубины души Наара тихонько выла, расцарапывая себе голову…

Девять.


А потом боль ушла. И после удивительно долгого забытья, оставившего по себе легкий привкус горечи на языке, она увидела, что клетки больше нет. Что два нежных серпика Сестер заливают ее своим тихим светом, и звезды шепчутся между собой, призывая в царство изначальных песен. Ее ноздри щекотали болотные ветра, переполненные запахами, неведомыми жителям Кольца, чьи прекрасные склоны восставали из дымки на горизонте – о, как сильно она хотела к ним вернуться! Как яростно взмахнула освобожденными крыльями, срываясь в долгожданный полет – быстрее, сильнее, выше! Тогда она поверила, что и вправду свободна. Ни прутьев, не цепей! Только небо, крылья, ветер!..

Восемь.

А вместо этого – пронзившая ее невыносимая боль! – словно бы чьи-то глумливые пальцы раздирали ее плоть, ломали кости! – и только-только собиравшаяся радостно запеть хааси поперхнулась невнятным хрипом, запнувшись на середине взмаха и неуклюже рухнув вниз, скручиваясь клубком. Лишь предусмотрительно растянутые Гнездом (естественно, по личной просьбе Госпожи) шляпки грибов-симбионтов, обычно используемые в качестве навесов от дождя, не позволили рухнувшему с небес хрупкому тельцу разбиться вдребезги… однако на следующий день, когда Наара очнулась и увидела хозяйку, небрежно поигрывающую флакончиком с Сердцем – с ее живым, пульсирующим Сердцем! – внутри, она впервые от всего сердца пожелала себе умереть.

Семь.


Естественно, Госпожа не могла этого допустить. Ведь в ее руках был ключ к самой сути маленькой ссар’иши, эта удивительно чувствительная драгоценность, последняя общая черта, доказывающая, что некогда болотные ссар’а и горные хааси-та были единым народом – так что она медленно, осторожно приступила к приручению своей непокорной питомицы. Лаской. Заботой. Подчеркнутым вниманием. Лишь слегка пощекотав когтем податливую стенку флакончика, Оршанна без малейших усилий заставляла гибкое тело Летуньи извиваться в сладких конвульсиях; лишь согрев чужое Сердце в своих чешуйчатых ладонях, она вынуждала гордую ссар’иши распластаться у себя на груди, расслабленно обнять мерцающими крыльями...

Шесть.


Податливый разум, немного лишнего времени и Сердце – вот и весь нехитрый рецепт для двух с половиной витков, после которых даже подозрительное Гнездо уже не так тщательно следило за доверенным ему питомцем хозяйки, когда-то то и дело норовившим сбежать!

Пять.


Так что под вечер, когда ради нее Оршанна выбирается на холодную скользкую крышу, Наара чувствует разве что искреннюю благодарность за эту невиданную милость. Госпожа, ее добрая, внимательная Госпожа не обязана с ней возиться – что это слабое серое тельце рядом с мускулистыми руками и восхитительными переливами радужной шкуры, похожей на лепестки болотных цветов? – но все же каждый вечер они повторяют этот ритуал, и, едва Госпожа переворачивает размеченный цилиндр, хааси поспешно срывается в воздух, торопясь как можно скорее удовлетворить свои низменные... потребности.

Четыре.

О да. Просто… потребности. Естественные. Как дыхание или сон, не больше, не меньше – и она выписывает вокруг Гнезда туго закрученную спираль, заставляя холодный ночной ветер выбивать слезы из прищуренных глаз. Госпожа стоит внизу, кутаясь в похожую на живую слизь подогретую накидку, и ее темные глаза почти расслабленно наблюдают за вспышками искрящихся крыльев, пока Сердце Летуньи покоится у нее в ладонях.

Три.


Потому что не предаст.

Две.


Потому что любит.

Одна.


И, едва по стенкам цилиндрических часов стекает последняя капля, гордая Наара добровольно ныряет в раскрытые объятия, после чего, прижав зажмурившуюся ссар’иши к груди, Оршанна почти брезгливо сплевывает подувший с гор холодный ветер и поспешно исчезает в багрово-алых сумерках задремавшего Гнезда.

Все-таки существует некий рок. :) Во время второго тура сидела дома с поцарапанным правым глазом и слезоточила в три ручья, во время третьего – готовила доклад к конференции и слезоточила (уже из красных от недосыпа глаз). В общем, слава ананасикам, нашлась в моих архивах подходящая заготовочка на близкую тему «стокгольмского синдрома»...

Сформулировать идею автора, по Вашему мнению, и дать ей свою субъективную оценку.

Убедителен ли рассказ и всё, что было затронуто в нём.

Здесь можно выразить Ваше общее читательское впечатление; отметить то, что особенно запомнилось; оценить атмосферность, новизну.

Перегоревшая в тамбуре лампочка совершенно не беспокоила Лену, которая уже полминуты отстраненно пыталась попасть ключом в замок. Руки дрожали, и долгая дорога от мамы, пролетевшая в размышлениях незаметно, так и не привела голову в порядок. Дверь неожиданно распахнулась, заставляя Лену вздрогнуть и вернуться в реальность.
- Я тебе звоню-звоню, а ты недоступна, батарейка что ли… - осекся стоящий на пороге Федор. – Что случилось? Ты чего такая бледная? Телефон украли или что? С мамой что-то?
Он суетился вокруг, осыпая невесту догадками, пока она снимала обувь и верхнюю одежду.
- Все нормально, - наконец сказала она, - телефон я выключила – нужно было подумать. Сейчас я умоюсь и все тебе расскажу. Налей мне чего-нибудь.
- Чай будешь?
- Нет, - улыбнулась она и поцеловала его в щеку, - что-нибудь покрепче. Может вина?
- Это моя фраза! – возмутился он, отправляясь на кухню. Федя убедился, что его невеста в порядке, но чем-то серьезно озадачена, поэтому пытался отвлечь ее в своей обычной шутливой манере: - Напоминаю, что осталось меньше двух недель, - крикнул он, открывая холодильник, - ресторан оплачен и, если ты вдруг решила сдать на попятную, то грандиозную пьянку я не отменю в независимости от того будет перед этим ЗАГС или нет.
Лена переоделась в домашнее и ответила, стараясь подражать его тону:
- Так легко ты от меня не отделаешься, красавчик!
Она проследовала в ванную, и через несколько секунд туда ворвался Федя, не давая ей своими приставаниями спокойно умыться.
- Это хорошая новость, но есть и плохая… - он сделал скорбное лицо, заставив невесту снова побледнеть.
- Что еще?
- У нас только белое полусладкое, которое принесли Пироговы, когда приходили в гости в последний раз.
Лена тяжело вздохнула, делая вид, что приняла эту трагедию близко к сердцу, а потом, махнув рукой, кивнула:
- Открывай!
Войдя на кухню, она залпом выпила бокал, дав жениху знак, чтобы он вновь его наполнил.
- Вот сейчас я по-настоящему напрягся, - серьезно сказал он, глядя на девушку снизу вверх. – Что случилось? Тамара Александровна в порядке? Только не говори, что я не устраиваю ее как зять, но она это тщательно скрывала столько времени.
- Ты устраиваешь нас обеих, но кое-что она и правда скрывала очень долго, - Лена сделала глоток вина и замерла, уставившись на пустой стол. – Я даже не знаю, как начать.
Федор ее не торопил, неспешно потягивая вино и корча рожи после каждого глотка. Сначала он скривился, потом попеременно замигал глазами, а, прикончив бокал, одобрительно закивал, надувая губы. Наконец он не выдержал и решил подтолкнуть невесту к разговору:
- Знаешь, когда на работе требуется написать очередное глупое официальное письмо, то я начинаю со слов: «Короче, бл…»
- Знаю, - жестом остановила его Елена, выйдя из оцепенения, - но я так делать не буду.
- Тогда начни издалека, а я пока сделаю кальян, - он встал и отвернулся к столешнице, чтобы не смущать невесту своим заинтересованным взглядом.
- Пожалуй, так и сделаю, - согласилась она и осушила второй бокал. – Знаешь, у меня было хорошее детство, родители меня любили и жили душа в душу, но в лет в семь я загремела в больницу и, вернувшись, поняла, что что-то изменилось. Сначала это было незаметно, но с каждым днем все сильнее и сильнее проявлялось. Отношения родителей стали другими. Мне казалось, что отец винит маму за то, что я попала в больницу, но была уверена, что пройдет время и все наладится. Тогда я была папиной дочкой. Мы много времени проводили вместе, он делал со мной уроки, гулял в выходные, баловал разными мелочами. А мама как будто отдалилась от нас. Она не работала и стала чем-то вроде прислуги, по крайней мере, отец так к ней относился. Они практически не общались между собой. «Приготовь», «принеси», «помой», «убери» - вот основной набор фраз, с которыми он к ней обращался. И она никогда не возражала, понимаешь, все выполняла. Раньше такого не было. Я долгое время не придавала этому значения, к тому же было приятно внимание отца и те подарки, которыми он меня подкупал. Когда я стала старше и уже разбиралась в отношениях между мужчиной и женщиной, то поняла, что в моей семье какой-то непорядок. Мама вышла на работу, но продолжала выполнять всю работу по дому по первому требованию этого деспота, как я тогда уже считала.
Федор поставил на стол кальян и наполнил бокалы.
- Так значит Тамара Александровна серьезная поклонница жесткого БДСМ, никогда бы не подумал, - попытался пошутить он, но тут же стушевался, под напряженным взглядом невесты.
- Потом я поступила в институт и уехала в Москву. Наш городок довольно далеко в области и мне была положена общага, - продолжила Лена, сделав затяжку. – Родители развелись. Мама осталась в нашем городе, а папа переехал в Королев. Он предлагал мне жить у него, но я отказалась, сославшись на долгую дорогу до института. Мы продолжали с ним общаться, он поддерживал меня финансово и запрещал подрабатывать, чтобы я больше сил посвящала учебе. Шло время, и я все чаще думала об отношениях родителей и их ненормальности. У меня уже появился собственный опыт и…
- Так, - перебил ее Федор, - давай, вот эту часть мы опустим.
- Извини, ты прав. Это не имеет отношения к делу. Так вот я все больше смотрела на отца, как на деспота, который обеспечивал семью и требовал от мамы, которая не работала, подчинения. Она терпела, так как полностью от него зависела. Я все больше сочувствовала ей и сближалась, понимая, на какую жертву она пошла, чтобы я ни в чем не нуждалась. Постепенно наша связь с папой сошла на нет. Сначала я ссылалась на дела, работу, друзей. Потом все реже подходила к телефону, а сейчас только поздравляю его с днем рождения и новым годом. Мы пару лет вообще не виделись, и я даже не пригласила его на свадьбу. Не могла простить ему потребительского отношения к маме. От той папиной дочки, какой я была в детстве, не осталось и следа, и когда-то самый близкий человек стал мне чужим, ни разу меня не обидев.
- Да, глупо, конечно. Но ты же не можешь себя заставить его простить, - сказал Федор. – Или можешь? Если что, место в ресторане мы ему найдем. Еще не поздно все исправить. Ты никогда не говорила об отце, я вообще думал, что он ушел от вас, когда ты маленькая была.
Лена сделала несколько глубоких затяжек и, выпуская дым, сказала:
- Я не упомянула главного: сегодня мама рассказала, что он не мой родной отец, и узнал он об этом как раз тогда, когда я попала в больницу.
Федор вскочил со стула и крепко обнял свою невесту, пытаясь успокоить. Слезы катились по ее щекам, и она тихо всхлипывала от ненависти к самой себе, так легко оборвавшей связь с человеком, посвятившим свою жизнь ее воспитанию. Она хотела, но не могла винить мать, которая, наконец, набралась смелости рассказать ей правду, узнав, что дочь не пригласила его на свадьбу.
- А кто настоящий отец? – вдруг спросил Федя.
- Я не спрашивала, - пожала плечами Лена. – Да, и неважно это. Для меня папа всегда был и остается настоящим. Теперь, даже больше чем раньше. Он меня принял и ни разу не отыгрался на мне за ошибку матери. Ей мстил, но меня это никогда не касалось.
- Ну-ну, маленькая моя, мы все исправим, - жених поглаживал ее по плечу, унимая очередной приступ плача. – Он же жив, здоров, а, значит, еще не поздно.
- Ты извини, что я вот так все на тебя вывалила, - вытерла слезы Лена. – Просто не могла держать это в себе, - она попыталась улыбнуться. – Ты должен знать частью какой сумасшедшей семейки становишься.
- Ха! И это ты называешь сумасшествием?! – воодушевился Федя, допивая остатки вина прямо из бутылки. Он вернулся на свое место, затянулся дымом из кальяна так сильно, что закашлял и снова заговорил: – Ну, раз уж у нас сегодня вечер откровений, то и ты кое-что должна знать. Как думаешь, почему я переехал в эту квартиру только после того, как начал встречаться с тобой, хотя бабушка умерла, когда мне было пятнадцать?
- Родители не доверяли, - подумав, хмыкнула девушка, – боялись, что устроишь здесь притон под влиянием переизбытка юношеских гормонов. А когда начались серьезные отношения, то поняли, что ты уже повзрослел, стал серьезнее и ответственнее, - она пристально посмотрела на жениха и закончила, - но, видимо, я ошибаюсь.
- В чем-то ты права, родители действительно опасались, что я могу слишком расслабиться и вылететь из института. Сколько я не пытался их убедить – ничего не получалось. Когда я сдал первую сессию на отлично, то они дрогнули, и батя поставил условие: «Закончишь так же хорошо курс – можешь переезжать». Я поднапрягся, но не все прошло идеально, однако стипендию я сохранил, и папа торжественно вручил мне ключи. Все шло нормально: я учился, иногда приглашал друзей, но без фанатизма. С соседями я практически не общался, только здоровался. В угловой однушке тогда жил парень примерно моего возраста, может на пару лет старше. Мы иногда пересекались поздним вечером, когда я возвращался с очередной гулянки. Он был необщительным и выглядел вечно уставшим, но я и не напрашивался. Помню, что прозвал его про себя «Маньяком». Где-то под конец второго курса раздался звонок в дверь. Было часов десять утра, и у меня то ли не было первых пар, то ли я на что-то забил, короче я спал и не собирался открывать. Звонили очень настойчиво, и, в итоге, я не выдержал, оделся, вышел в тамбур и услышал за общей дверью голоса. Оказалось, что это электрики из ЖЭКа или управляющей компании. Они сняли показания счетчиков всех четырех квартир и отключили Маньяка от электричества за долги по оплате. Это сейчас бы я послал их куда подальше и потребовал отключения только в присутствии собственника, но тогда я был скромнее. Они все так уверенно делали, показали мне какие-то бумажки, опечатали автомат и просили передать соседу, что у него долг, который нужно оплатить. Я их проводил, позавтракал и уехал в институт. Поздно вечером, - Федор посмотрел на часы, - как сейчас, наверное, мне в дверь снова позвонили. На пороге стоял мент в форме, рядом этот парень, мой сосед, и, вообще, на этаже была какая-то нездоровая движуха. Соседи, главный по подъезду, врачи скорой. Оказалось, у Маньяка была бабушка, прикованная к постели. Инсульт, что ли. К ней был подключен аппарат, помогающий дышать, а электрики выключили его питание, и старушка умерла.
- Там же должны быть аккумуляторы, - предположила Лена.
- Они и были, но их заряда хватает часа на два-три. В Москве на более долгое время электроэнергию не отключают, если не случится какой-нибудь коллапс. Когда сосед вернулся, то обнаружил отсутствие электричества и мертвое тело бабушки. Она его воспитывала, и он, когда вырос, как мог заботился о ней. Парень впахивал на двух работах, залез в кредиты, чтобы оплатить оборудование. Понятное дело, что были долги и по ЖКХ, но он старался, разруливал, как мог. И тут я открыл дверь электрикам. У них вроде есть какой-то протокол, по которому они должны убедиться, что в квартире не установлено медицинское оборудование для поддержания жизни, но ты бы их видела… Вряд ли они вообще этот протокол в руках держали, я уж не говорю о следовании. Мент начал меня журить за такую безалаберность, к нему тетка из трешки присоединилась, до сих пор ненавижу эту гадюку. Я стоял в шоке, помню что расплакался, как нашкодивший мальчишка. А Маньяк, ты не поверишь, начал меня утешать. Я, можно сказать, убил его бабку, а он обнял меня и успокаивал. Я дал показания, но так и не смог в ту ночь уснуть, а на следующий день вернулся к родителям. Больше не хотел жить один. Потом сосед долго судился с управляющей компанией, но я не знаю, чем это закончилось. Он продал квартиру и съехал. Теперь там пожилая пара живет, ну, ты знаешь, с маленькой собачкой. Вот так я, грубо говоря, стал соучастником убийства.
- Ничего себе, - покачала головой Лена, забыв на время рассказа о своих проблемах. – А почему ты мне об этом никогда не рассказывал?
- И как ты это себе представляешь? Сидим, ужинаем, и я начинаю рассказывать, как бабушку соседскую на тот свет отправил? Повода не было, а сегодня есть. Здесь уже ничего не изменить, а ты в своей ситуации можешь. Поговори с отцом, объясни. Уверен, он поймет. Просто не может не понять!
- А как бы ты поступил на его месте?
- Я даже думать об этом не хочу, но твоего отца понять могу. Не факт, что пошел бы по такому пути, но осуждать не стану.
- Обещаю, что у нас такого не будет.
Лена поцеловала жениха и, взяв, телефон подошла к окну.
- Уже пол первого ночи, может, отложишь этот разговор на завтра, - предложил Федя, но не получил ответа и вздохнул.
- Але, пап, привет, - начала Лена. – Нет, ничего не случилось. Я хотела узнать, свободен ли ты шестнадцатого числа? Я выхожу замуж и хотела, чтобы ты был на свадьбе. Да, меньше двух недель осталось. Извини, что так поздно сообщаю. И вообще, извини. Приезжай к нам завтра в гости, адрес я пришлю, с Федей познакомишься. Пап-пап, подожди, я знаю, ты думаешь, что я на тебя совсем не похожа, но умение прощать мне явно досталось от тебя.

Сформулировать идею автора, по Вашему мнению, и дать ей свою субъективную оценку.

Убедителен ли рассказ и всё, что было затронуто в нём.

Здесь можно выразить Ваше общее читательское впечатление; отметить то, что особенно запомнилось; оценить атмосферность, новизну.

Стояла прохладная и пасмурная погода, типичная для дождливого прибалтийского лета. Курортный городок Друскининкай, раскинувшийся на берегах реки Неман, утопал в сизо-голубой зелени соснового леса и парков. Даже в такую погоду, отдыхающих всё ровно привлекали лечебницы минеральных вод, которыми город славился издавна. Холмистая местность изобиловала минеральными источниками, а так же была очень живописна. В Неман впадала говорливая, извилистая речушка Ратнича, с каменистым дном. Небо отражалось в водах озёр и прудов. Имелись разнообразные лечебницы, санатории и пансионаты. Отдохнуть сюда приехали и мы с мамой.
Время было послеобеденное, свободное от процедур. Мы возвращались из библиотеки. В руках я сжимала книжку Р. Киплинга «Книга джунглей». Не терпелось её прочитать. А ещё лучше, что бы мне почитала мама. У неё здорово получается менять голоса, озвучивая книжных персонажей! И тогда история оживала. Вот за этим мы и направлялись к излюбленному месту, возле реки.
Наш путь лежал вдоль берегов озера Друсконис, находящегося почти в центре городка. Его облюбовала большая стая лебедей. Горделивые птицы изящно выгибали шеи и всем своим видом демонстрировали снисхождение, подбирая с поверхности воды кусочки батона, бросаемого отдыхающими. Они делали одолжение людям, разрешая любоваться собой, а не на оборот. Иногда лебеди выходили на берег, шипя, а то и пытаясь больно ущипнуть. У меня, любительницы всех потрогать, уже был такой горький опыт. И я, с видом бывалого орнитолога, хитро поглядывала на потерявших осторожность граждан, желавших погладить или покормить из рук царственных птиц. Изредка, вытянув шею вверх, они демонстративно хлопали огромными белыми крыльями, роняя лёгкие пушинки. А порой случались и шумные водяные стычки – взрослые лебеди нагоняли легкомысленный молодняк. Подросшие лебедята выглядели не солидно в своём грязно-коричневом оперении на фоне белоснежного убранства взрослых и вызывали у меня сочувствие. Наверное не приятно быть такими грязнульками среди толпы ослепительных сородичей, да ещё и получать от них нравоучения!
Издали казалось, что край озера покрыт льдом и снегом, так многочисленна была стая. Мне нравилось наблюдать за птицами. Вот и сейчас, глядя на пернатых, представилось, что ночью, в полнолуние, когда никто не видит, они превращаются в принцесс-балерин, как в знаменитом балете Чайковского! И танцуют в лунном свете. А днём - едят батон!… Хи-хи! Эта мысль развеселила. Подумалось, что откормленные лебеди становятся далеко не худенькими танцовщицами!
Между айсбергами-лебедями, юрко, как маленькие катера, сновали утки-гоголи, ловко выхватывая куски батона прямо из под носа у медлительных великанов. Когда разобиженный таким поведением, лебедь пытался ущипнуть нахальную утку, та, в одно мгновение ныряла под воду и проплыв несколько метров, выныривала уже в другом месте. Но в нахальстве опередила всех мамаша-гоголь с запоздалым выводком. Если ей казалось, что кто-то из птиц пытается обидеть её пухнастое потомство, или даже косо глядит на утят, то она, нырнув, яростно щипала обидчика за лапы, под водой, устраивая не малый переполох среди пернатых. Комичность ситуации усиливал внешний вид мамаши-забияки. Маленькая, юркая, с большой коричневой головой на короткой шее, взъерошенными пёрышками, тараща жёлтые глазёнки по сторонам, она больше походила на водяного чертёнка, чем на утку.
Вдоволь насмотревшись на неугомонную стаю, мы двинулись дальше. Я любила этот, оживающий летом, городок, с его деревянными, резными домиками вдоль тихих улочек, цветниками, готическим костёлом из красного кирпича, крышу которого венчала тоненькая ажурная башенка. Нравилась просторная липовая аллея, в конце которой высилась совсем уж миниатюрная деревянная церквушка, выкрашенная в небесно-голубой цвет. Нравились фонтаны, пёстрые, как ковры, клумбы, витиеватая архитектура новых зданий лечебниц с цветными витражами и мозаиками на стенах. В солнечные дни можно было встретить уличных музыкантов: аккордеонистов, скрипачей, игравших то бойкую польку, то различные романсы, то народные мотивы. Тогда в воздухе витала особенная беззаботная атмосфера, такая характерная для курортных городов.
Шагая дальше, по дорожке парка, вдоль набережной, я думала, каким было это место в давние времена? Скажем в молодости моего прадеда. Стала представлять себе дам в старинных платьях, неспешно прогуливающихся с кружевными зонтиками и важных усатых кавалеров в шляпах, с тростями, покуривающих трубки. Встречавшихся мне людей воображение вмиг переодевало в фасоны прошедших эпох. Вот вместо велосипедистов гарцуют всадники, выехавшие на конную прогулку по окрестностям. Вон тот гражданин со строгим лицом, длинным носом и костылём, мог бы быть господином с тростью и бакенбардами, а та полная, ярко накрашенная женщина – женой какого ни будь важного чиновника, в шляпке с пером и в платье, как на старинных фотографиях из альбома прадеда. А вот тот бородатый дядька… в тёмных очках и с зубастой улыбкой… Ой! Бармалей просто! Чёрная с проседью, растрёпанная борода мужчины торчала, что называется лопатой, глаза прикрывали зеркальные солнечные очки, на шее висел фотоаппарат со вспышкой. Вид у него казался столь зловещим, что мне вдруг захотелось спрятаться за маму.
«Не проходите мимо!» - громко произнёс Бармалей - «не упустите возможность сфотографироваться на память, с Чокой!» «Чока Чока Чока!» - скороговоркой позвал он. Мы остановились на против бородача и тут, на плечо к нему, рыжей искоркой прыгнула белка! Повертелась, скользнула по рубашке, перебралась на другое плечо и уставилась на нас чёрными бусинками озорных глаз, смешно двигая усами. Я оторопела от неожиданности и вопросительно посмотрела на маму. «Ух ты! Белочка! Хочешь сфотографироваться?» - улыбаясь, спросила меня мама. «А? а… можно?» - растерянно выдохнула я. С одной стороны пугал вид Бармалея, но с другой, возможность подержать живую белочку - так заманчива! Симпатичные зверьки были не редкостью в парке, их тоже частенько подкармливали туристы. Они хоть и не боялись людей, но близко к себе не подпускали, сохраняя осторожность и на руки не шли. А ведь так хотелось погладить! Мама спросила о стоимости фотографий, взяла у меня книжку и легонько подтолкнула вперёд: «Ну же, не робей!» Фотограф улыбнулся во весь рот, сверкнув золотым зубом, подвёл меня ближе к дереву, растущему рядом и попросил протянуть ладони вперёд. В одну ладонь сыпанул горсть семечек. Затем скомандовал: «Чока, работаем!» Белочка пробежала по его руке, остановилась на ладони, замерла на секунду, оглянулась - мужчина кивнул. Легко, почти не ощутимо, зверёк скользнул на мою пустую ладошку, уселся там, положил пушистый хвост на спину и принялся ловко лузгать семечки помогая себе крохотными когтистыми лапками. Дыхание спёрло от восторга! Я держу на руках настоящую лесную белку! Не в зоопарке, не в клетке, на воле! И она…доверяет мне…Сидит спокойно, такая лёгкая, пушистая, потешно удерживая лапками корм! Мягкая шёрстка приятно щекочет ладонь. Я боялась шелохнуться, боялась даже дышать, что бы не спугнуть это чудо. Похожий на Бармалея фотограф ещё немного поколдовал над нами, выбирая ракурс, сделал пару снимков. Чока доела, крутанулась и легко оттолкнувшись от ладошки прыгнула на ствол сосны, распласталась на нём, застыла, затем, взбежав выше, уселась на ветку и принялась чистить усатую мордочку. Я медленно опустила руки и восхищённо уставилась на фотографа.
- Как вы приручили Чоку? Вы вырастили её?
- Нет, я подружился с ней в парке, когда она ещё была бельчонком, приходил каждый день к одному и тому же месту, прикармливал её, приучал к камере и вспышке. Она хорошо меня знает. Мы понимаем друг друга.
- И она никогда не убегает далеко?
- Убегает вечером домой, в свой лес. А днём мы обычно встречаемся тут. Всё лето так работаем.
- И вы не хотите забрать её к себе?
- А зачем? Нам и так не плохо живётся, вот на семечки зарабатываем! Фотограф гулко рассмеялся.
Мама договорилась с ним о дате, когда будут готовы фотокарточки и мы распрощались.
Дальше я брела какое-то время погружённая в свои очень серьёзные детские мысли. В голове толпились гурьбой вопросы и ощущения.
- Мама, я тоже так хочу.
- Стать фотографом? - её трудно было удивить моими частыми «сменами профессий».
- Нет. Вот так дружить с животными, на воле. И что бы погладить можно было... Всех.
- Ну, для этого нужно терпение, знание повадок зверей, умение наблюдать за ними - перечисляла мама. Да и то, всех погладить тебе не удаться.
- Почему?
- А почему они должны тебе доверять? Когда животные доверяют людям это частенько заканчивается плохо. Люди разные бывают и плохие и хорошие. Могут погладить, а могут и обидеть. Да и вообще, представь, вот идёшь ты по улице и каждый, кому вдруг захотелось тебя погладить подходит и делает это. Понравилось бы тебе?
Я представила. Вспомнился мой День Рождения, когда поздравляли все родственники, тётушки и дядюшки трепали за щёку, рассматривали, на кого я похожа из родни, гладили по голове, лезли со своими поцелуями...
- Нет, не понравилось бы.
- Именно. Так почему зверюшки должны быть в восторге и давать гладить себя?
- Мне нужен бинокль. Что бы лучше наблюдать из далека. И фотоаппарат тоже…
- А борода тебе не нужна? Может в ней весь секрет успеха дружбы с белками! - мама рассмеялась.
- Ну мам! Я серьёзно!
- Хочешь, завтра съездим в природный музей «Лесное эхо»? Там ты много узнаешь о лесных животных, о птицах, о лесе вообще.
- И о белках?
- И о них тоже.
- Хочу!
***
За две недели нашего отдыха на курорте мы ещё не раз встречали фотографа и его рыжую партнёршу. Самым удивительным в их связи мне казалось то, что никто никого не заставлял. Всё происходило добровольно. Белка доверяла только своему другу, никогда не шла на руки к чужим людям без команды. Ей нравилось не только угощение, но и внимание, а так же игра. Чока частенько резвилась, скакала по Бармалею (так я прозвала бородача), как по дереву, иногда повисала на его лохматой бороде, смешно дёргая пушистым хвостом. Не смотря на пугающую внешность, фотограф был добродушным человеком, приветливым и говорливым. Белочка наверное чувствовала это.
Спустя некоторое время, после нашего возвращения домой, в столицу, мне перестали нравится выступления цирковых животных. Особенно крупных хищников. В работе с ними чувствовалось слишком много насилия, унижения и не естественности. Позже узнала, что в некоторых цирках зверей не только били на репетициях, заставляя работать, но и прибегали к транквилизаторам прямо перед выступлением, что бы усмирить хищника и делать с ним что вздумается, на потеху зрителям. Последнее пришлось наблюдать воочию. Не во всех цирках конечно, но эти методы не были редкостью. С годами, негативное отношение у меня сложилось и к зоопаркам, особенно к тем, где условия жизни «заключённых» доставляли им страдания. Печальное зрелище – белый медведь в бетонном, загаженном вольере, с грязным водоёмом или крокодил, страдающий от тесноты, не умещающийся в длину своего мутного бассейна…
Так же невзлюбила выступления конкуров, узнав о всей грязи этого «благородного» спорта. Мало кто из простых обывателей догадывается, по какому принципу устроена конская сбруя и почему конь слушается, когда за неё тянут. Если бы вам зажимали язык в металлические тиски, вы бы тоже слушались каждого движения поводьев, верно? И прыгали бы через барьеры, и мчались бы, до разрыва сердца, по гипподрому, роняя кровавую пену… Человеку почему то всегда хочется доминировать, во всём, любой ценой, порой исключая даже саму мысль о возможности отношений без насилия.
Прошли годы. Свою профессию я связала с природой. Каких только диких зверей доводилось погладить и подержать в руках! Многим, попавшим в беду, животным и птицам удалось помочь. Многим - не удалось… Хочется надеется, что многим ещё помогу. Но на всю жизнь запомнилась самая первая встреча с белкой Чокой и её удивительная, свободная дружба с фотографом.

Сформулировать идею автора, по Вашему мнению, и дать ей свою субъективную оценку.

Убедителен ли рассказ и всё, что было затронуто в нём.

Здесь можно выразить Ваше общее читательское впечатление; отметить то, что особенно запомнилось; оценить атмосферность, новизну.

Я напряжённо всматривался в очертания горы. Её вершину окутывали облака, а склоны поросли лесом. Часть склона между границей леса и нижней кромкой снежной шапки была
- Что ты там говорил про название?
Кан, стоявший рядом со мной на верхней площадке башни, стене, ответил:
- Эта гора называется Женское Плечо.
- У того первооткрывателя, что нанёс эти места на карту, были определённые трудности с придумыванием названий.
Я ещё раз посмотрел на гору. В её очертаниях не было ровным счётом ничего женственного. Более ста лет назад в этих местах побывал некий путешественник из Западной империи. Именно он оставил описание здешних мест и дал названия здешним горам, рекам и прочему, но его собственное имя мне не удавалось вспомнить.
- Он пять лет бродил по этим местам в одиночестве, - сказал я. – Не удивительно, что женщины мерещились ему в каждой тени.
Кан издал хрюкающий звук, заменявший ему смех. Он снял шлем и почесал свою покрытую ритуальными татуировками голову. Он был одним из двадцати воинов племени тагла, служивших вместе со мной в гарнизоне крепости Ариб. Собственно говоря, укрепление, в котором мы сейчас находились, было не более чем аванпостом. Единственная башня и несколько домишек, окружённых невысокой стеной из саманного кирпича. Окрестные варвары пригоняли сюда скот для торговли. Охраняли это торжище два десятка солдат, выделяемых комендантом Ариба. Как и я, они были из числа ссыльных. Впрочем, местные жители не видели разницы между нами и обычными легионерами.
Ариб – одна из десятков подобных ей крепостей на южной границе Восточной империи, проходящей через малонаселённые и дикие земли, где горы и отсутствие сколь-либо заманчивых целей остановили продвижение алчущих завоеваний предков нашего нынешнего правителя, Белагила. Её и на картах-то нет. Разве что на штабных. Поскольку Белагилу, как и десятку его предшественников, приходилось лучшие войска (да и большую часть посредственных) отправлять за океан, чтобы воевать с отложившимися лет двести назад колониями, на относительно спокойной южной границе большинство гарнизонов пополнялось за счёт ссыльных, которым тюремное заключение (или казнь, например) заменяли военной службой. Так в гарнизон Ариба попал я, оказавшись по глупости своей замешанным в деятельность одной подпольной партии. Были здесь и выходцы из побеждённых имперскими войсками народов, которые платили дань своими людьми, зачисляемыми в армию в качестве рекрутов. Таковы были тагла и некоторое количество броновианцев. Лишь сам комендант Ариба и четверо ветеранов были настоящими легионерами, так что в случае бунта имперская власть на этом участке границы испарилась бы за пару часов. Но, видимо, до сих пор здесь не было никого достаточно честолюбивого, чтобы поднять мятеж.
Ссылка моя в Арибе длилась уже два года, и благодаря то ли человеколюбию, то ли безразличию постепенно спивавшегося коменданта жизнь моя была не более тяжёлой, чем заполненное каждодневным добыванием хлеба насущного существование в цивилизованных местах. Во многом было даже проще, поскольку едой, одеждой и крышей над головой мы были всегда обеспечены.
На южном аванпосте я оказался, тем не менее, впервые, и всё здесь мне было в новинку. Помимо особенностей рельефа, внимание моё привлекали туземцы. Власть императора над землями, прилегающими к Арибу, была во многом эфемерной, поскольку живущие в пещерах племена не имели возможности ознакомиться с современным атласом, а любой сборщик налогов, которому пришло бы в голову вытрясти немного денег из вождей кочевых кланов, немедленно распрощался бы с головой. Многие здешние варвары имели обычай делать кубки из черепов своих врагов, к коим зачастую причисляли любого неблагоразумного чужеземца. У коменданта Ариба хватало благоразумия не испытывать судьбу и не устраивать карательных походов против зазнавшихся князьков, обиравших торговые караваны, иначе не миновать бы нам расправы. Происходящее за пределами крепостных стен нас не касалось.
Лишь один из обитающих на этом участке границы народов, табы, был знаком с земледелием. Табы умели также выплавлять медь и некачественное железо. Настоящую сталь они выменивали у имперцев на серебро. Несколько людей из этого племени я мог видеть со своего поста на парапете башни. Закутанные в живописные одежды из домотканого полотна, они обустраивали что-то вроде прилавков вдоль крепостной стены. Князёк, правивший табами, признавал себя вассалом империи, что для него не было обременительным. Именно на земле этого племени и располагался аванпост, в котором я находился ныне.
- Жаль, что никто из этих табов не знает или не желает нам помочь, пожаловался Кан, сковырнув ногтём налипшую на древко его копья грязь.
Ах да, причина по которой меня отправили в этот аванпост! Мою тоскливую жизнь в ссылке судьба разнообразила знакомством с несколькими охотниками из обитающего близ границы племени эльфов. Они столь же дикие, как и их сородичи, которых мне довелось встретить в пустошах на севере Бодоны. Они не признают над собой ничьей власти и живут в нескольких затерянных в горах пещерных городах, куда ещё не добирался ни один путешественник.
Шесть дней назад комендант Ариба вызвал меня и, щедро поделившись пивом и ветчиной, заговорил: «Малион, ты же вроде неплохо говоришь по-эльфийски и даже завёл дружбу с некоторыми из этих ушастых проходимцев. Дело вот в чём. Заправляющие Имперским географическим обществом болваны вконец ополоумели и отправили сюда, на границу, группу исследователей, в которой была и дочка сенатора Квилана. Слышал про такого? Детишки его все в папашу, такие же своенравные и делают что хотят. Ясное дело, сенат об экспедиции не знал и вообще она вроде бы должна быть секретной или что-то в этом духе. Поэтому я узнал об этих путешественниках только тогда, когда один из патрулей наткнулся на издыхающего от жажды и ран главу этой экспедиции. Важная шишка, колдун. Какие-то дикари напали на них».
Разговор закончился тем, что мне поручили отправиться на аванпост, где время от времени появлялись охотники эльфов, и заполучить одного из их следопытов для поисков выживших членов пропавшей экспедиции. Поиски дочери Квилана были в приоритете, разумеется.
Не то чтобы я рвался искать сенаторскую дочь, поскольку она почти наверняка была избалованной, изнеженной стервой, как и все аристократки. Но отказ от помощи в поисках мог существенно ухудшить отношения с комендантом, одно слово которого в этих местах значило больше, чем все мудрые высказывание философов, которые мне приходилось запоминать во время учёбы в университете.
***
В обмен на толстую пачку непристойных открыток, которые я время от времени рисовал, Кан согласился подменить меня во время очередного ночного дежурства на башне. Путь до Ариба был не таким уж долгим. К тому же заплутать было нелегко, если держаться выбитых колёсами телег колей. Покинув аванпост, я двинулся в сторону Ариба. Никому не пришло в голову на меня напасть, хотя подозрительных звуков было хоть отбавляй. А если бы и напали – невелика беда. Не слишком-то я ценю свою жизнь. Всё равно в ней мало что хорошего было…
Миновав заросли грибов, в ножках и на кромке шляпки которых были светящиеся в темноте пятна, я сошёл с дороги и двинулся на восток, ориентируясь по звёздам.
В окрестностях Ариба растут странные растения, которых мне не доводилось видеть больше нигде. Даже в иллюстрированных книгах, посвящённых природе дальних стран. Надземная часть была довольно внушительной: высокий и толстый ствол, с которым не могли бы потягаться и башни во внешнем кольце укреплений столицы. Корневая система уходила глубоко под землю и довольно быстро сгнивала после гибели растения, оставляя после себя пустоты. Эти пещеры, представлявшие собой настоящие лабиринты. Иногда в них жили деградировавшие до последней стадии дикости племена людей, чаще – опасные животные.
Вскоре после прибытия в Ариб я при первой же возможности отправился исследовать одно из таких подземелий. К тому времени наполненная постоянными неудачами жизнь настолько мне опостылела, что таившиеся под землёй опасности не столько страшили, сколько привлекали. Разумеется, я почти сразу заблудился. Как оказалось, один из корней пророс в развалины какого-то древнего города, от которого на поверхности земли не осталось практически ничего. Но древние катакомбы уцелели.
Разнообразия ради удача мне улыбнулась. Вместо того, чтобы угодить в какую-то ловушку или на обеденный стол какого-нибудь чудища, я набрёл на заваленный всяким пыльным хламом зал, служивший пристанищем древнему колдуну по имени Зентради Сфакс. В определённой степени он жил здесь и ныне. Но уже в виде лича. Точнее, его верхней части.
Зентради Сфакс, от которого осталась лишь верхняя половина, был рад человеку, нарушившему его уединение. От него я узнал, что город назывался Микорд и столицей древнего государства, некогда существовавшего в этих местах. Во времена, от которых дошли лишь разрозненные и противоречивые обрывки хроник, на город напала армия из демонов, возглавляемых неким Аэслором. Об этой кровожадной личности я кое-что знал, хотя считал всё слышанное о нём вымыслом. В любом случае, излагаемая Зентради Сфаксом история того смутного времени напрочь отличалась от версии, изучаемой в наших школах. О своей схватке с Аэслором лич говорил довольно равнодушно. Зентради Сфакс был разрублен надвое, но добивать его никто не потрудился, а сам он умереть не мог.
Выбравшись из подземелья (не без помощи своего бессмертного знакомого, разумеется), я благополучно вернулся в Ариб. В дальнейшем общение с Зентради Сфаксом изрядно скрасило мою жизнь в ссылке. Вероятно, общение со смертным устраивало лича и даже развлекало его, ведь даже в своём покалеченном виде он мог со мной расправиться.
Теперь я рассчитывал на помощь лича в поисках пропавшей аристократки. На его магию я полагался куда больше, чем на маловероятную поддержку эльфов.
***
Лич обнаружился там, куда я его положил во время своего прошлого посещения – на украшенном изумрудами и замысловатой резьбой каменном троне.
- Малион! – прохрипел он. – Что привело тебя сюда?
- Видишь ли, Зентради Сфакс, комендант крепости взвалил на меня поиски одной дворянки, которой хватило глупости явиться в эти края и к тому же сгинуть без следа.
- Подробнее, Малион.
Я изложил ему суть дела. Лич попросил меня подождать. Я с любопытством рассматривал призванных Зентради Сфаксом фамильяров, которые восстанавливали разбитые на множество кусочков каменные надписи и глиняные таблички. Книги из бумаги, пергамента и папируса, разумеется, давно истлели, поскольку не обладали магией лича. Насколько я понимал, колдун восстанавливал свою библиотеку.
- Малион, - обратился ко мне Зентради Сфакс после продолжительного молчания, во время которого он явно совершал что-то непостижимое для меня, - боюсь, не могу сказать тебе ничего утешительного.
- Она мертва?
- Несомненно. Похоже, пленившие её варвары принесли её в жертву какому-то божку.
Я некоторое время размышлял, как преподнести эту новость коменданту. Несомненно, о существовании лича было бы глупо рассказывать коменданту и другим людям в крепости. Возможно, следует воспользоваться особым, хотя и преходящим расположением коменданта, чтобы побольше общаться с эльфами и людьми из диких племён, представляя это как деятельность, направленную на поиски пропавшей дворянки?
- Что же, жаль. Но всё равно благодарю за помощь, Зентради Сфакс.
Я решил потратить несколько часов, чтобы оказать посильную помощь фамильярам лича. Это было довольно занятно, благо и сами эти создания были разнообразны и дружелюбны. Но в конечном счёте мне пришлось попрощаться со своим бессмертным приятелем и направиться к поверхности по извилистым ходам. Мне ещё предстояло решить, водить ли за нос коменданта или сразу выложить ему правду и тем нажить себе проблем.

Сформулировать идею автора, по Вашему мнению, и дать ей свою субъективную оценку.

Убедителен ли рассказ и всё, что было затронуто в нём.

Здесь можно выразить Ваше общее читательское впечатление; отметить то, что особенно запомнилось; оценить атмосферность, новизну.